Родилась я 26 октября 1949 года в семье репрессированного трудармейца Энс Абрама Исааковича 1906 года рождения.
Отец был вывезен в самом начале войны из с. Морозовка Николаевского сельсовета Запорожского района Запорожской области. В 1920 году умерли оба его родителя, и папа пошел работать по найму до 1927 года. С 1928 года по 1930 год имел свое крестьянское хозяйство. В 1930 году вступил в колхоз им. Сталина в своем же селе, где и родился, и стал работать трактористом в МТС.
10 августа 1941 года он вместе со своей МТС эвакуировал тракторы и комбайны через Днепр. Семья осталась дома (жена и четверо детей).
С Куйбышевской МТС его мобилизовали и привезли в г. Соликамск на строительство и в 1942 году прислали в с. Пыскор на кирпичный завод.
История скитания отца по лагерям ГУЛАГа, по рассказам папы, была ужасной, очень хотелось есть. «Рядом за колючей проволокой, росла картошка, мы рукой старались дотянуться до нее. Но если это видел охранник с вышки, то пулеметная очередь, а жить хотелось». Они были ведь совсем молодыми.
Отбывал с ним свой срок и заслуженный врач Е. Вагнер. Благодаря ему было спасено много немцев. Папа вспоминал: «Жжем спички, а врач оперирует аппендицит! И зубы удалял, и многое другое делал!»
В 1947 году у отца состоялась первая встреча с его старшим сыном 1929 года рождения. Он оказался в Донбассе как репатриированный, и по вызову через спецкомендатуру приехал в Пыскор к отцу. (О подробностях скитания сына в войну он узнал только в 1971 году).
Своего сына Валтера кое-как признал. На то время ему уже было 18 лет, но выглядел он на 11, тощий, худой, измученный, чахоточный, страдал рахитом. Выхаживала его уже моя мама: морковь, свиное сало, ягоды, овощи и папин сын стал поправляться.
К этому времени открыли лагеря, и высокие, красивые, трудолюбивые немцы-трудармейцы были выпущены на волю. В их глазах была тоска, безысходность и мысль – надо как-то жить дальше. Домой, на Украину, нельзя, выселены без возврата на свою родину! А им хотелось домой к семье, родителям, на свою землю, но, увы, все осталось в прошлом, надо начинать новую жизнь. (Не знал тогда папа, что ему суждено будет прожить еще две жизни по 30 лет каждая).
К некоторым трудармейцам приезжали жены с детьми, а кто были не женаты, «одинокие» начали заглядываться на пыскорских девчонок. Девчата, естественно, не могли не ответить им взаимностью. Свои-то, сельские, полегли на фронтах, но жизнь продолжалась. Начали создаваться семьи, но свои фамилии отцы детям не давали (если ты рожден от русской женщины). Я, когда подросла, то спросила у папы: «Почему у меня другая фамилия?» На что он ответил: «Не дай Бог – новая война – и тебе испытать с фамилией Энс мои мытарства!»
Так на свет появилась я, Корнилова Валентина Абрамовна, и моя сестренка Корнилова Нина Абрамовна 1951 года рождения.
Осознавать свое существование я начала с 1953 года, со смерти Сталина. В этот день было холодно, меня укутали в большую, черную, теплую бабушкину шаль с нарядными кистями.
Мы жили в избушке, которая стояла на самом берегу р. Кама, на территории кирпичного завода. Этот домик, если можно его так назвать, был сколочен из досок, а между ними насыпан опил. Ветрами с р. Кама он продувался насквозь!
В опиле жили мыши и крысы, помню, их папа на что-то ловил. Помню, была небольшая печка, при входе справа стоял сундук (с маминым приданным, он был всегда на замке) – на нем я спала, кровать и стол. Папа был очень рукодельный, мастерил лавочки сам (одна до сих пор со мной, из самого раннего детства). Печка была чисто выбелена, а кровать украшена строченными подвесами.
На улице, в клетках, жили кролики. Моей обязанностью было кормить их травкой, держали родители и поросенка.
Метрах в 10 от нашей избушки находились длинные, продуваемые всеми ветрами стеллажи со свежими формованными кирпичами. Мы его, конечно, использовали для своих детских игр (в магазин), играли в прятки. Тут же близко работала лента, по которой плыли куски глины, мягкой, гладкой, жирной, мы, дети, этих глиняных карьеров, щипали ее для изготовления детской посуды, игрушек, бывало и катались на этой ленте, за что нас сильно наказывали родители.
Летом приплывали баржи и в них грузили готовый кирпич, погрузка шла вручную, поэтому баржи стояли долго. Однажды я познакомилась с девочкой Ниной Штурман, которая плавала с родителями летом, а зимой жила в этой же каюте. Воспоминания свежи: Кама, рыба и сон в каюте, казалось, больше ничего не надо для счастья.
Чуть выше от кирпичного завода ближе к дороге в Пыскор жили мои самые лучшие подружки Эля и Лиза Тропман. У них я гостила часто, в их домике был какой-то особый уют, царила настоящая немецкая чистота, порядок, было особо уютно и тепло. Тетя Эля была необыкновенно гостеприимной хозяйкой, мягкой и очень-очень доброй. Кормила она нас вкуснейшими, в то время нам так казалось, бутербродами: большой кусок хлеба был намазан маслом, а сверху повидло – это было лучшее лакомство на свете! А их папа дядя Иосиф работал конюхом на Кирпичном, катал нас на лошадке с телегой. А вообще игра под телегой вечером – это было основным занятием.
Любили мы летом играть в глиняных карьерах, на дне которых скапливалась теплая дождевая вода, мы в ней купались, мазали себя глиной. По берегу этих маленьких озер росли красивые синие цветы, собирали большие букеты, несли домой и старались украсить ими наш скудный быт.
Играть к нам прибегали дети в основном тоже репрессированных, трудармейцев, высланных, вербованных людей, из бараков Усть-Пыскорки. Я не помню, чтобы мы ссорились, жили дружно, двери бараков и юрт были для нас всегда открыты. Одежда на нас, конечно, была бедненькая, перешитая из одежды родителей, бабушек, штопаная, что-то купленное – я такого не помню. Одни сандалии на все лето – потеряешь – остальное время босиком.
Прошло немного времени, избушка наша упала, и мы поехали жить в баню, в которой в субботу мылись женщины, а в воскресенье мужчины, которые работали на заводе. А нас куда в это время – переезжали в пожарком, там папа работал пожарным. В понедельник снова переезд в баню. Однажды родители оставили нас, маленьких, одних и мы с сестрой Ниной в пожаркоме поливались холодной водой, а это была зима. Простыли. Нина заболела менингитом и на всю свою короткую жизнь до 18 лет осталась инвалидом. В 1974 году ушла из дома и до сих пор я не знаю, где она.
Вкус и запах глиняных карьеров, пожаркома, бани, кирпичного завода, несчастья потери сестры я помню до сих пор. Помню, как с папой за ручку ходили в комендатуру ставить расписки…
И так, 1953 год… в доме какая-то напряженная, трагическая тишина, темно, в углу, под иконой плачет мама, а папа взял меня на колени, крепко прижал к себе и тихо-тихо, шепотом, на ушко сказал: «Запомни, Вала, этот день навсегда! Умер самый страшный человек на земле».
Смысл этих слов я начала понимать только с 11 лет, когда пошли от его первой жены Анны письма, которая в годы оккупации бежала целых пять лет с семьей в Канаду. По дороге в Польше она потеряла старшего сына Валтера, который и нашел отца. Об этих письмах узнала моя мама, тогда мы уже жили в Пыскоре на Октябрьской улице, дом № 2. Папа его построил сам. Началось мое отрочество, но оно было уже совсем другим, трагичным, но рядом с любимым отцом. И с тоской, огромной тоской в глазах мамы, мы, наверное, обе понимали, что письма оттуда, издалека, сделают свое и будет расставание с любимым нам человеком, и навсегда. Это произошло через 7 лет, семь лет слез и трагической истории – это пока еще впереди!