В 1968 году никто и знать не знал, что по Восточному календарю он считался годом Обезьяны. Впрочем, тогда каждый новый год не казался чем-то особенным… Год как год. Но именно с этого Нового года – я ждала чуда! Он казался мне необыкновенным: началом новой жизни – годом взросления, поступления в первый класс. Возможно, поэтому из всех предыдущих и запомнился наиболее остро.
Сочни вьются, как волчки
В тот Новый год в нашу 25-метровую комнату березниковской коммуналки съехались родственники со всего Усольского района: Суханово, Шишей, Троицка, Круглого рудника, Веретии и даже Чертежа… Приезжали с огромными баулами и какой-только снеди в них не было!
Готовиться к встрече гостей мы начинали недели за две: загодя наварили холодца, настряпали и наморозили два ведра пельменей. Между прочим, даже я, шестилетняя девчонка, принимала в этом самое непосредственное участие. Ведь уже тогда, с маминых слов, знала, что в наших землях невесту выбирали по ее умению скать сочни для пельменей: если они крутились под скалкой, для сватов означало, что девка будет хорошей хозяйкой. Главное, чтобы скалка была толстенькой, сужающейся к концам. Собственно говоря, секрет-то не хитрый – главное под каким углом эту скалку катать. И уж, поверьте, сочень можно заставить «танцевать» как угодно! У мамы это выходило виртуозно, и я переняла ее мастерство, а, может быть, в чем-то и превзошла.
В моем обиходе до сих пор «живет» та самая скалка, которую подарили моим родителям на свадьбу в 1946 году в деревне Малые Усенцы Троицкого сельсовета. С тех времен она, конечно, «похудела», и я наивно полагала, что секрет мастерства кроется только в ней. Но.., как оказалось, даже плоская, современная ничуть не уступает 70-летней «старушке»: умеючи, сочни под любой скалкой вьются, как волчки.
Хоть одну мандаринку, вместо банки мариновых яблок!
В доме моих родителей кроме пельменей, которые подавались на все праздники, в меню новогоднего стола входили вино «беленькое» и «красненькое» (на стол ставились граненые рюмки на ножке для водки и граненые стаканы для всего остального), винегрет, заправленный ароматным подсолнечным маслом, зимний салат со сметаной, холодец с уксусом и горчицей, соленые волнушки и рыжики, черная икра из сушеных грибов, квашеная капуста, соленые огурцы, селедка с отварной картошкой, пироги с рыбой, соленое сало, вареная колбаса, нарезанная в отличие от сала тонюсенькими ломтиками, разложенная на нескольких отдельных тарелочках (о копченой мы тогда и не мечтали, ее привозили только из Москвы, и относились к ней с особым благоговением: как к кормилице), а также консервы из кильки в томатном соусе и… маринованные яблоки. Уж эти добром, как впрочем и маринованными кабачками в трехлитровых банках, магазины в те времена были завалены по самые «уши». Это сейчас, знай, бери их свежими с витрины!
Но в 1968 году мы ели свежие яблочки только с конца июля по ноябрь, и то в лучшем случае. Апельсины и мандарины вообще были верхом счастья: лучшим детским новогодним подарком от предприятия, где работали родители, считался тот, в котором был апельсин или хотя бы одна мандаринка! Ведь порой мы не пробовали их по нескольку лет!
До появления последнего гостя за стол не садились
Интеллигенции в моем роду не было, все предки от сохи, не считая прадеда по материнской линии, священника Агапия Исаева, окончившего вятскую семинарию, и его предков, разумеется. Тем не менее, «светский» этикет рабоче-крестьянского застолья на общих семейных праздниках соблюдался строго.
Тех, кто приезжал раньше назначенного времени, – кормили и приобщали к общему труду: все работали на праздничный стол. Женщины – пекли, жарили, варили. Мужчины – подносили дрова (тогда в березниковских благоустроенных квартирах тоже стояли дровяные печи) и, как водится, курили, рассуждая о жизни и политике, особенно о «холодной войне» и о борце за права афроамериканцев, лауреате Нобелевской премии мира Мартине Лютере Кинге. Нам, детям, было жалко негров, но мнения взрослых по этому поводу расходились.
Когда же до празднования оставался час «Ч»: народ начинал ходить кругами в ожидании последнего гостя. До его появления за стол не садились, а он-то ломился от разносолов: ну в какой такой день можно было отведать все и сразу! Возможно, поэтому все блюда предварительно накрывали газетами, и не только, чтобы еда не заветривалась… К слову, всеобщая выдержка было данью военным годам: непосильному труду и постоянному голоду. И какие-то десять-пятнадцать минут не играли для гостей особой роли… Только мы, дети, ныли сгорая от нетерпения, получая подзатыльники: не сильные, скорее поучительные…
Не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна…
Гуляли у нас шумно и весело. Развлекали себя сами. Задорные пляски-топотухи под Сентитюриху устраивал гармонист, папин племянник Санька из Шишей. Про бродягу, который Байкал переехал, пели под аккомпанемент аккордеона дяди Саши, мужа младшей маминой сестры. Особо любимой была песня «Летят перелетные птицы» на стихи Михаила Исаковского и музыку Матвея Блантера.
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна,
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна!
(в конце этой фразы, мужики, прошедшие войну, одновременно ударяли по столу кулаками!)
Немало я стран перевидел,
Шагая с винтовкой в руке…
(а здесь на глаза у всех наворачивались слезы…)
Скорей бы подали пельмени!
Нас, малышню, не особенно волновал бой Курантов по радио. Новый год для нас наступал в момент, когда подавали пельмени. Их приносили в большой эмалированной миске… такие маленькие, сморщенные-сморщенные… Мы глотали слюнки от нетерпения, ведь эти сочные, ароматные «ушки» сначала раскладывали по тарелкам самых старших из гостей. Когда же очередь доходила до нас, мы наедались от пуза, и дальше оставалось только одно желание – поскорей добраться до постели.
Приготовление пельменей в наших местах – особая традиция. Конечно, лепкой занимались женщины, а фарш и макуху, кто делал? Глава семейства. Это он сечкой рубил мясо в деревянном корыте. Это он придумывал соус, рассчитывая его остроту на себя и на всех членов семейства: чтобы маленькие не задохнулись от крепости, но и самому было приятно. Мой отец делал его из рассола квашеной капусты, горчицы и черного перца. Великолепная, скажу вам, штука!
Елка на трех медведях
После беспробудного сытого сна ранним утром мы тихонько выходили из детской, чтобы пополнить свои желудки еще чем-нибудь вкусненьким. В это время в доме стояла тишина, только один из моих дядек, спавший в углу на собственном тулупе, нарушал ее раскатистым храпом.
Мы осторожно перешагивали через тела спящих родственников, ведь не всем удалось уложиться на диване с приставными стульями или родительской кровати, на которой поперек лежало несколько человек (гостей было почти 20). В общем, все спали тихим умиротворенным сном: кто на чем, а может, и кто где упал, но лица у всех были такими довольными…
Тихонько подсмеиваясь над взрослыми, мы бросались на все, что осталось от новогоднего стола, кроме алкоголя, конечно. В то время детей воспитывали так, что даже мысли не возникало притронуться к нему. Мы ели и радовались наступившему Новому году. Радовались елке, которую мой отец каждый год ставил в одно и тоже место: обязательно на клеенчатый коврик с репродукцией картины Шишкина «Три медведя». Он сам смастерил электрическую гирлянду с маленькими лампочками, покрасив их в голубой, желтый и красный цвета. Я до сих пор помню эти самодельные, милые сердцу фонарики, которые, в моем представлении, так и не превзошел ни один дизайнер в мире…
Ольга МИРОНОВА